Грушевой как гостеприимный хозяин пригласил Дарлинга сесть, а сам подошёл к микрофону.

— Господин президент, — сказал он через переводчика, в котором вообще-то не нуждался, — мне доставляет большое удовольствие приветствовать вас здесь, в Москве. Это ваш первый визит в Россию…

Райан не прислушивался к словам Грушевого — все до единого они были известны и согласованы. Он устремил свой взгляд на чёрный ящик посреди стола, на одинаковом расстоянии от обоих глав государств. На нём виднелись две красные кнопки. Вниз от ящика спускался кабель. У соседней стены располагались два телевизионных монитора, а позади стола, на стене, были установлены два огромных телевизионных экрана, позволяющих всем присутствующим наблюдать за взрывами. На обоих экранах виднелись похожие пусковые шахты.

— Надо же до такого додуматься, — проворчал американский майор сапёрных войск. Тут, в Северной Дакоте, в двадцати милях от Майнота, он только что присоединил последний провод. — Все в порядке, цепь под током. — Всего лишь один переключатель предохранял заряд от взрыва, и он не снимал с него руки. Майор уже лично все проверил. Место было оцеплено ротой военной полиции, потому что члены экологического общества «Друзья земли», протестовавшие против взрыва, угрожали пробраться к самой шахте, и, как бы ни хотелось взорвать этих недоносков, если им это удастся, ему придётся демонтировать цепь. Какому идиоту приходит в голову протестовать против такого события? — подумал майор. Он уже напрасно потратил целый час, пытаясь объяснить своему коллеге из России создавшуюся ситуацию.

— Здесь все так походит на наши степи, — произнёс русский, дрожа на ледяном ветру. Оба офицера не отрывали взглядов от экрана маленького телевизора в ожидании команды.

— Жаль, что рядом с нами нет политиков, они так любят сотрясать воздух. Может, тогда стало бы потеплее. — Майор убрал замёрзшую руку с переключателя. — Почему они тянут?

Русский офицер был достаточно хорошо знаком с американскими идиомами, чтобы оценить шутку и засмеяться. Он сунул руку под свою просторную альпаковую куртку и нащупал подарок, которым собирался удивить американца.

— Господин президент, гостеприимство, оказанное нам в этом великом городе, является убедительным доказательством того, что между двумя нашими народами должна, может и будет существовать дружба. Она должна быть настолько прочной, насколько острой была прежняя неприязнь, и пусть она будет обращена на пользу человечества. Сегодня мы говорим «нет» войне, — закончил Дарлинг под дружные аплодисменты и повернулся к Грушевому, чтобы снова пожать ему руку. Оба президента сели. Как ни странно, но теперь им придётся ждать распоряжений американского режиссёра, о чём-то быстро говорившего в микрофон.

— А сейчас, — послышалось по всем телевизионным каналам на двух языках, — просим зрителей повернуться к экранам своих телевизоров…

— Когда я был молодым лейтенантом и служил в сапёрных войсках, — шепнул русский президент, — мне нравилось заниматься подрывными работами.

Дарлинг усмехнулся и наклонил голову к соседу — иногда хочется сказать что-то не для микрофонов.

— Мальчишкой мне хотелось стать крановщиком и знаешь чем заниматься?

— Чем, Роджер?

— Разбивать здания тяжеленным железным шаром. Мне казалось, что это самая интересная работа на свете!

— Особенно если внутри здания находятся представители оппозиционной партии, — добавил Грушевой.

Оба засмеялись, разделяя эту точку зрения.

— Пора, — заметил Дарлинг, увидев, как режиссёр подал знак. Оба президента положили большие пальцы рук на кнопки.

— На счёт три, Эд? — спросил Дарлинг.

— Считай, Роджер. — Один, — начал Дарлинг. — Два, — продолжил Грушевой.

— Три! — произнесли оба одновременно и нажали на кнопки. Кнопки замкнули простую электрическую цепь, которая вела к спутниковому передатчику, находящемуся снаружи здания. Потребовалась примерно треть секунды для того, чтобы сигнал долетел до спутника и вернулся на землю, ещё треть на обратный путь, и в течение этого времени миллионы людей затаили дыхание в нетерпеливом ожидании, опасаясь, что в последнее мгновение все сорвётся. Но этого не произошло.

— Вот это да! — заметил майор, когда детонировал подрывной заряд из сотни фунтов композитной взрывчатки С-4. Грохот оказался впечатляющим даже на расстоянии в полмили, и тут же из шахты вырвался столб пламени от возгорания твёрдого ракетного топлива. Эта часть церемонии была самой опасной. Подрывникам нужно было убедиться в том, что загорится только верхняя часть, в противном случае ракета могла бы вылететь из шахты. По правде говоря, вся процедура торжественного уничтожения ракет являлась слишком опасной и сложной. Холодный ветер относил токсичный дым на восток, и к тому времени, когда на его пути окажется первый населённый пункт, от ядовитых зов останется только отвратительный запах — примерно то же самое можно сказать и о политической ситуации, существовавшей в тот момент, когда создавались эти ракеты, правда? Впрочем, зрелище горящей ракеты производило огромное впечатление. Самый большой в мире трехминутный фейерверк, сгорающий в обратном направлении — сверху вниз — и оставляющий один только дым, ничего больше. Сержант включил систему пожаротушения внутри пусковой шахты, и, к удивлению майора, она исправно заработала.

— Знаешь, мы бросали жребий — кому выпадет честь уничтожить последнюю американскую ракету, — и я выиграл, — произнёс майор вставая.

— А мне просто приказали ехать, вот и все. Но я рад, что мне повезло. Сейчас уже можно подъехать к шахте?

— Думаю, да. Пошли, Валентин. Осталось ещё одно дело, не так ли?

Офицеры сели в «хаммер», последнее воплощение армейского джипа, и майор направил огромную машину к пусковой шахте с наветренной стороны. Сейчас шахта представляла собой всего лишь дыру в сожжённом грунте, из которой поднимался пар. За ними пристроилась съёмочная группа Си-эн-эн, и телеоператор передавал прямо в эфир изображение «хаммера», прыгающего по кочкам прерии. Обе машины остановились, к неудовольствию съёмочной группы, в двух сотнях ярдов от шахты. Офицеры вышли из «хаммера», держа в руках противогазы на случай, если окружающий воздух все ещё опасен для здоровья. Воздух оказался безопасным, просто дурно пахло. Американский офицер знаком разрешил телевизионщикам приблизиться и подождал, пока они приготовятся к съёмке. На это потребовалось две минуты.

— Готово! — произнёс режиссёр.

— Итак, ты признаешь, что пусковая шахта и ракета в ней уничтожены? — спросил майор.

— Да, признаю, — улыбнулся русский офицер и отдал салют, затем сунул руку в карман и достал два бокала. — Вы не подержите, товарищ майор?

Дальше из другого кармана на свет появилась бутылка грузинского шампанского. С широкой улыбкой на лице русский выстрелил пробкой вверх и разлил пенящееся вино по бокалам.

— Сейчас тебя кое-чему научу — в лучших русских традициях. Но сначала выпьем, — предложил он.

Телевизионщики с нескрываемым удовольствием вели репортаж. — Думаю, я уже знаком с этой традицией. — Майор залпом осушил бокал. — А что теперь?

— Больше пользоваться этими бокалами нельзя. Не может быть благороднее цели. Делай то же, что и я. — С этими словами он повернулся и замахнулся, чтобы бросить свой бокал в зияющее жерло шахты. Американец засмеялся и последовал его примеру.

— Бросай! — И по команде оба бокала исчезли в клубах пара, поднимавшегося из бывшей пусковой шахты последнего американского «Минитмена», однако оба офицера расслышали звон разбившегося о железобетонные стенки хрусталя.

— К счастью, у меня осталось два стакана, — заметил Валентин, доставая их из очередного кармана.

— Черт побери, — выдохнул Райан. Оказалось, что у американского офицера, присутствующего при взрыве русской пусковой шахты, возникла аналогичная мысль, и сейчас он объяснял своему коллеге смысл рекламы «Время пить пиво». К сожалению, алюминиевые банки не разбиваются, когда их бросают в шахту.